Современные неомонархисты из кожи вон лезут, чтобы описать нам дореволюционную и благоухающую «Россию, которую мы потеряли» (РКМП). Снимают фильмы про последнего императора наподобие (довольно скучной) работы с названием «Николай II: Опережая время», в которых само название – упрёк тем, кто сверг «великого реформатора». А самих революционеров выставляют, как продажную горстку смутьянов, которые сбили с толку русский народ. Но так ли это?
Революция – это не смута. Любая смута деструктивна по определению. Любая революция, несмотря на то, что, как и любые роды проходит с болью и кровью – это всегда рождение нового, а значит высвобождение из плена утробы. Так вот, Россия была беременна, и в 1917 году произошло это высвобождение голодного во всех смыслах этого слова младенца под названием русский народ. Русский народ голодал не только буквально. Русский народ голодал, как говорится не хлебом единым, и церковь уже не утоляла жажду простого крестьянина, рабочего или мелкого чиновника. Потому и вырвался «ребёнок» наружу. Вот как пишет о революционной жажде русского народа американский писатель Джон Рид в книге «10 дней, которые порясли мир»:
«На фронте солдаты боролись с офицерами и учились в своих комитетах самоуправлению. На фабриках приобретали опыт и силу, и понимание своей исторической миссии в борьбе со старым порядком эти не имеющие себе подобных русские организации - фабрично-заводские комитеты. Вся Россия училась читать и действительно читала книги по политике, экономике, истории - читала потому, что люди хотели знать... В каждом городе, в большинстве прифронтовых городов каждая политическая партия выпускала свою газету, а иногда и несколько газет. Тысячи организаций печатали сотни тысяч политических брошюр, затопляя ими окопы и деревни, заводы и городские улицы. Жажда просвещения, которую так долго сдерживали, вместе с революцией вырвалась наружу со стихийной силой. За первые шесть месяцев революции из одного Смольного института ежедневно отправлялись во все уголки страны тонны, грузовики, поезда литературы. Россия поглощала печатный материал с такой же ненасытностью, с какой сухой песок впитывает воду. И все это были не сказки, не фальсифицированная история, не разбавленная водой религия, не дешевая, разлагающая макулатура, а общественные и экономические теории, философии, произведения Толстого, Гоголя и Горького...».
А ещё была жажда человеческого достоинства:
«Прислуга, с которой прежде обращались, как с животными, и которой почти ничего не платили, обретала чувство собственного достоинства. Пара ботинок стоила свыше ста рублей, и так как жалованье в среднем не превышало тридцати пяти рублей в месяц, то прислуга отказывалась стоять в очередях и изнашивать свою обувь. Но мало этого. В новой России каждый человек - все равно мужчина или женщина - получил право голоса; появились рабочие газеты, говорившие о новых и изумительных вещах; появились Советы; появились профессиональные союзы. Даже у извозчиков был свой профсоюз и свой представитель в Петроградском Совете. Лакеи и официанты сорганизовались и отказались от чаевых. Во всех ресторанах по стенам висели плакаты, гласившие: "Здесь на чай не берут" или: "Если человеку приходится служить за столом, чтобы заработать себе на хлеб, то это еще не значит, что его можно оскорблять подачками на чай"».